Совсем скоро Олегу Басилашвили исполнится 80 лет. Великий мастер широко известен по работе в кино: ''Служебный роман', ''Вокзал для двоих'', ''Осенний марафон'', ''Мастер и Маргарита''... Но прежде всего он - артист БДТ.
- Олег Валерьянович, Вести в субботу были последними журналистами, которые побывали в вашей старой гримерке. Вы тогда грустно помахали нам и сказали, что не знаете, вернетесь или нет. Но вы вернулись. Все - на месте. Мебель отреставрирована.
- А вы знаете, что мы сидим на диване, на котором умер Александр Блок? Он был руководителем Большого драматического театра. Диван отреставрировали. Это красное дерево. Конечно, это не мое - театральное, государственное. Приятно, что все отреставрировано.
- Все отреставрировано, все новое, а жизнь новая будет в театре?
- Не знаю. Надеюсь, что, да. Говорят, современный театр ищет. Многие спектакли, которые я видел, внушают мне некое недоумение благодаря концептуальной режиссуре. Например, Три сестры обнажены почему-то... Почему? Потому что их легко сломать, так сказать, они голые. Это иллюстрация.
- Вы этого не понимаете?
- Я этого понять не могу. Этого чувства у зрителя надо добиться, у артиста, чтобы я понял, что артист как обнаженный нерв, что его легко обидеть, оскорбить, унизить. А так он одет в броню. Это трудно. Это не все умеют.
- Тем не менее режиссер-новатор, художественный руководитель БДТ Андрей Могучий собрал вас, Алису Бруновну Фрейндлих, всех стариков, носителей классической традиции. Он прислушивается к вам в плане того, что дальше делать?
- Я думаю, не зря Андрей Анатольевич все-таки согласился стать художественным руководителем этого театра. Я думаю, он понимает, что необходимо форму наполнять содержанием.
- Я помню, как мы с вами в прошлую встречу обсуждали эту тему и вы были недовольны тем зрителем, его не назовешь новым или молодым, который потерял культуру смотрения. Мы успели поговорить с Алисой Бруновной Фрейндлих, и, по ее мнению, зритель молодеет. Как вы думаете, что нужно зрителю?
- Я думаю, что зрителю нужно только одно, - чтобы артист, который выходит на сцену, был гражданином своей страны. Это не значит быть против или за. Но ты должен быть. Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан. Таким должен быть современный театр, мне кажется.
- Вы своих взглядов не скрываете. Наверное, по нынешним временам принадлежите к меньшинству. К сожалению, в нашем обществе меньшинство к большинству и большинство к меньшинству относятся с большой нетерпимостью.
- Я с вами согласен.
- Что делать?
- Я не знаю. Говорили, что Колчак - враг, а сейчас о нем фильмы снимают. Понять, кто хорош, кто плох, очень трудно. Кто прав, а кто неправ, тоже трудно. И нельзя говорить о людях, что они - пятая колонна. Я убежден, что и президент, и так называемая пятая колонна, страстно любят свою Родину.
- Они же граждане одной страны.
- И хотят, чтобы она стала лучше. Почему бы им не прийти на честные выборы, попасть в Государственную Думу? Там надо драться до крови, отстаивая свою позицию и позицию тех, кто стоит за их спинами, а это их избиратели, которые голосовали за них и ждут от них, что они эту тему протянут в Госдуму. Мне кажется, это самое главное.
- Но, как вы сами знаете, в Госдуму-то как раз не все умеют избраться. Не у всех хватает дееспособности, но все способны прийти в театр. Вот чем БДТ отличался от той же самой Таганки Любимова, - там был явный политический подтекст на сцене.
- Явно политический театр, который я очень любил. Нельзя все время ждать только одного этого. Здесь был совершенно другой театр. Юрий Александрович Товстоногов с нами никогда не говорил политике. Он был осторожный человек. Это и понятно. Но, думаю, сегодня он бы тоже о ней не говорил. Он просто чувствовал, что происходит в стране, на земном шаре. Это чувство диктовало ему выбор того или иного репертуара или пьесы. Он обожал новые формы. Но новые формы должны были обязательно высекать из зрителя то чувство, которое заложено в произведении.
- Что у вас сейчас остается? Дядюшкин сон, Квартет?
- Дядюшкин сон, Квартет, Лето одного года и, видимо, будем возобновлять Копенгаген.
- Что вы никогда в жизни не смогли бы сыграть?
- Короля Лира.
- Слишком сложно, непонятно?
- Первое, что меня пугает, - я совершенно не понимаю драматурга Шекспира, абсолютно, а также это произведение.
- Там мистика какая-то.
- Я играю в спектакле Король Генрих IV. Я до сих пор не знаю, кто из них король, - то ли Юрский, то ли Борисов... Из-за чего весь сыр-бор? Как-то мне чужда вся эта стилистика. И я себя обвиняю в том, что это моя беда, потому что есть люди, которые не воспринимают, например, Чайковского, Вагнера или Бетховена. Ну, что делать? Это же не их вина. Это беда. Вот я так не воспринимаю товарища Шекспира. Я не могу понять Чехова. Люди едят, пьют чай,а в это время ломаются судьбы - это интересно. Человек живет, все как бы ничего, а внутри него происходит трагедия или, наоборот, счастье. И это можно сыграть. А когда человек говорит, что он ест, пьет чай, а внутри него горе, что тогда играть? Я не понимаю этого совершенно.
- То, что вы говорите, удивительно. Может быть, вы слишком русский человек, несмотря на фамилию? Наверное, здесь есть столкновение славянской и англосаксонской цивилизации?
- Наверное.
- Может быть, мы поэтому и с американцами договориться не можем, что по-разному думаем ?
- Я думаю, что им тоже не нравится Король Лир.
- Мне кажется, глядя на нашу страну, что мы иной раз немножко преувеличиваем роль социализма, капитализма, чего угодно. Россия осталась такой же, как была три или четыре века назад. Модернизация, разумеется, есть, но есть некий российский базис, который несдвигаем. Ошибаюсь я или нет, как вам кажется с высоты вашего возраста?
- Я не знаю. Недаром Гоголь написал в Ревизоре: Что так плохо? У нас воруют. А почтмейстер говорит: Это все французы гадят. Вот наше понимание: гадит француз или американец.
- Оно вечно.
- Кто виноват? Об этом пьеса Чехова Дядя Ваня. Человек ругает все вокруг, начиная с матери, которую называет, моя старая галка, кончая профессором, которого он ненавидит. Все виноваты в том, что дядя Ваня здесь живет, что он не стал профессором Московского университета или музыкантом, художником, писателем, кроме него самого. И об этом - вся русская литература. Кто такой Обломов? Это же не просто лентяй. Он человек, который говорит: не хочу в этой жизни участвовать, мне она противна, все это воровство, ханжество, лесть. Хочу, как в детстве, вспоминать о маме, папе, няне. Чем это кончается? Он умирает в этом, ничего так и не сделав. Существует, правда, диалектика. А вот Штольц не умирает, он делает благое дело, но женится на девушке, которую любит Обломов. Русская литература, она вся в этом. И человек весь в этом. Серебряков работает днем и ночью, говорит слова, уходя со цены: я уважаю ваши нравы, обычаи и порывы, но позвольте мне, старику, сказать на прощание одно слово - надо, господа, дело делать. И он прав. Старик прав! Да, вы любите, увлекаетесь, сходите с ума, но работайте, делайте что-нибудь для того, чтобы ваша жизнь была лучше, не ждите ни от кого ничего! А мы сидим и ждем.
