Знал ведь шеф жандармов, что хорошего о России за кордоном ничего не напишут, но все равно прочитал французскую газетенку
Аккурат на второй день после Рождества в кабинет шефа жандармов, князя Пантелеймона Григорьевича Шуйского, ворвался его адъютант, майор Хвостов в сильнейшем душевном смятении. Шеф жандармов в это время тщательнейшим образом изучал полученную накануне депешу из Киева, в которой сообщалось о раскрытии очередной марксистской ячейки.
Фото с сайта club443.ru
Начальник киевского жандармского департамента рапортовал, что под его персональным началом на явочную квартиру в киевском пригороде был устроен налет, в результате которого были задержаны двенадцать студентов, один разночинец и трое рабочих киевского завода «Арсенал». Последние были пьяны и имели при себе револьверы, кои и пытались использовать против полиции, но были обезврежены, биты по мордасам и брошены в застенок. Два студента сиганули в окно, один сломал себе ногу, другой отбил брюхо, упав на сарай местного сапожника, да один из жандармов при попытке выбить дверь явочной квартиры вывихнул плечо.
Несмотря на вышедшие из строя члены и увечья, в целом операция прошла успешно. При обыске изъяли запрещенную марксистскую литературу, дюжину бутылок водки и несколько журналов непотребного содержания, чудовищно оскорбляющие нравственность. Все это безобразие было уничтожено, о чем прилагался акт.
Дочитав до этого места, князь Шуйский вздрогнул от звука резко распахнувшейся двери и увидел своего адъютанта, на котором лица не было. Вернее, лицо-то было, вот только на привычный лик Хвостова оно мало походило.
- Ваше сиятельство, беда-с, – выдохнул адъютант и так рисково закачался, словно намеревался сей же час сомлеть и грохнуться в обморок. Однако он взял себя в руки и твердо продефилировал через весь кабинет к столу шефа, положив перед князем номер газеты Le Figaro за декабрь прошлого года. – Вот, только получили-с и я сразу к вам-с.
- Да что это, что? – вопросил с некоторым облегчением Шуйский, ожидая услышать от адъютанта какую-нибудь чрезвычайно дурную новость. Например, о брошенной в кого-нибудь бомбе или, не дай Бог, о покушении на члена августейшей фамилии. А тут всего лишь какая-то французская газетенка.
- Капитан Дюбуа подлецом-то каким оказался-с невероятным, – Хвостов приложил к влажному лбу платок. – Вот уж пригрели-с гадину на своей груди-с.
- Постой, – князь поднял на него ничего не понимающий, растерянный взгляд. – Какой Дюбуа? Тот, что консультантом у нас работал? Из парижской жандармерии?
- Он самый, ваше сиятельство-с, – Хвостов закивал головой. – Тот самый, негодяй и прохвост-с.
- Да почему же негодяй? – ещё больше удивился Шуйский. – Вроде советы дельные давал. Сколько мы с его помощью революционной сволочи изловили? Вроде немало.
- Хамелеоничал, маскировался-с, подлец, – Хвостов подвинул к князю газету, – пользовался благорасположенностью вашего сиятельства-с, а сам вынашивал гнусные планы-с. Вот, извольте полюбоваться-с, какую мерзость сей негодяй тиснул-с.
Палец Хвостова уперся в название статьи: «Le pokazuha et derzhimordi».
Князь некоторое время пытался читать статью, потом передал газету Хвостову.
- Ты вот что, – он снял пенсне, – я что-то по-французски не силен, давай-ка ты почитай, у тебя лучше получается.
- Всё читать-с? – Хвостов тревожно посмотрел на шефа. – Тут встречаются зело резкие и обидные пассажи-с.
- Все читай. Посмотрим, что там французик понаписал.
Хвостов прочистил горло и с расстановкой стал читать:
«Будучи приглашенным русским правительством в качестве консультанта министра внутренних дел для передачи моего преизрядного опыта, я год провел в Российской империи, посетив многие города, села и деревни, где имел несчастье наблюдать жизнь народа этой 0041f2 страны. Страны, совершенно точно заслуживающей лучшей доли, с прекрасным, душевным и милосердным народом, от коего я ни разу не видывал ничего дурного. Однако, по необъяснимой для меня причине, из среды этого замечательного народа нередко выходят такие гнусные личности, которые угнетают своих соотечественников так жестоко и бессовестно, что в народе говорят, что лучше бы они жили при татарах. «Татарин всего десятину отбирал», слышал я во многих деревнях и городах, «а vlast три шкуры сдирает. Все никак не нажрутся, zhivogloti».
– Ишь ты, как он завернул, – хмыкнул шеф жандармов и начал нервно подкручивать ус. – Прямо уж три шкуры. Продолжай.
Хвостов опять прочистил горло, пошуршал газетой и принялся читать дальше:
«Ни во Франции, ни в Британии, ни в Австрии никто не поймет таких нелепых русских законов, как запрет на сбор дождевой воды, ловлю рыбы сетью, если ты не служащий артели, сбор грибов и ягод больше полпуда в одни руки, а также сбор упавших шишек и веток в лесу. На всё надо получать разрешение и за всё надо платить налог, даже за овощи со своего надела. И даже нищие и калеки платят со своих жалких подаяний налог, именуемый samozanyatyi sbor. Население не любит vlast и называет многих её представителей непереводимым словом derzhimordi, нечто нашего французского interdits – «запретители». В России существует поговорка, что главная беда страны - это дороги и дураки, но это не так. Хотя дороги, на ремонт которых в России тратятся колоссальные казенные деньги, действительно ужасные. Доехав до Варшавы, я два раза менял сломавшиеся кареты. А что касается дураков, то гораздо больше бед приносят не они, а vori. Так в России называют чиновников, кто ворует все подряд, начиная от народных денег, собранных земскими общинами, до государственной казны. Своё воровство они с изумительной ловкостью скрывают и прячут, занимаясь pokazuhoi. Жителям Европы это слово не понять, поэтому следует привести пару примеров. Так, на новый русский крейсер «Адмирал-Генерал» не были поставлены бронзовые наличники иллюминаторов, а вместо них поставили деревянные, покрашенные под бронзу. Несколько тысяч рублей за якобы бронзовые наличники были проведены по ведомости и украдены. А когда в Москве мостили тротуар, то вместо гранита использовались деревянные churki, которые разбухли после первого же дождя. Но деньги по смете были проведены и разворованы. А потом разворованы деньги, выделенные на замену пришедших в негодность churok новыми churkami».
- Лихо, – улыбнулся Шуйский, – в Петербурге пока до такого не додумались.
- Это, ваше сиятельство, пока цветочки-с, – Хвостов послюнявил пальцы и перелистнул страницу газеты. – Читать далее-с?
- Да, читай. Вижу, французик зело пронырливый оказался. Интересно, чего он ещё там углядел, шельма.
«Несмотря на введенную недавно конституцию, её статьи в некоторых случаях соблюдаются плохо, но чаще чиновники о ней вообще не вспоминают. Конституция гарантирует подданым императора ряд свобод, но они так и остались на бумаге. Никакая конституция не помешает жандармам устраивать proizvol и арестовывать людей, например, только за то, если те соберутся группой в три-пять человек. Летом прошлого года в Петропавловскую крепость без суда и следствия заточили до сотни студентов за какой-то безобидный митинг, и многие до сих пор сидят в крепостных казематах. Жаловаться в России на действия чиновников и жандармов не только бесполезно, но и подчас опасно. И происходит это во многом из-за…»
Тут Хвостов закашлялся и испуганно посмотрел на Шуйского.
– Я думаю, ваше сиятельство, далее-с не особо интересно…
– Читай, – ледяным тоном приказал шеф жандармов.
«Происходит во многом из-за шефа жандармов и товарища министров внутренних дел, женераля Шуйского, за работой которого я наблюдал многие месяцы. Занимая один из важнейших постов в империи, женераль – derzhimorda и душитель любого ростка свободы. Женераль постоянно выдумывает и рассылает по империи запретительные циркуляры, ограничивающие свободу подданных императора до такой степени, что, кажется, даже скотина имеет свобод больше. За каждый проступок в России можно угодить в тюрьму или быть оштрафованным на большую сумму. Эта дикая, изощренно выстроенная карательная система однозначно вызовет непонимание, удивление и чувство гадливости у жителей Европы или Североамериканских штатов. Все это напоминает самые темные времена Средневековья с их полным отсутствием свобод и защищенности граждан. Я был приглашен в Россию как консультант по следственной работе, призванной облегчить процесс раскрытия уголовных преступлений, но мои методы были использованы в основном для поимки революционно настроенных русских. Которых ждала долгая ссылка в Сибирь или заточение в Петропавловской крепости. Женераль Шуйский есть живое воплощение всего самого омерзительного, что есть в России, такие, как он, чугунной гирей висят на шее замечательного русского народа, не давая ему вздохнуть. Он и ему подобные derzhimordi превращают прекрасных и добрых по своей природе русских людей в озлобленный, забитый и запуганный двуногий скот. Именно такие, как он, множат подпольные кружки русских революционеров, которые стали ярыми и непримиримыми врагами vlasti, vorov en kaznokradov и такие, как Шуйский, доведут страну до того, что она когда-нибудь взорвется, как котел паровоза. Похоронив под своими обломками самодержавие, его слуг и, к сожалению, значительную часть народа. Я думал, что во Франции следует ждать очередную революцию и Парижскую коммуну, а может быть, в Австрии или Бельгии. Но нет, теперь я твердо знаю, что следующей страной, которую вывернет наизнанку революция, будет Российская империя»…
– Мерзавец! – князь Шуйский так подпрыгнул на своем кресле, словно его ужалила в чресла королевская кобра. – Удавленник, хрипун, фагот!
Хвостов уронил газету на стол и испуганно попятился – никогда ещё он не наблюдал своего шефа в таком впечатляющем гневе.
– Приехал, каналья, целый год всё тут вынюхивал и теперь нам, отплатившим ему исключительно добром и гостеприимством, такие гнусные пассажи выдает! – в сильнейшем волнении князь выбежал из-за стола и, сжимая и разжимая кулаки, налетел на Хвостова.
– Сжечь! Сжечь к чертовой матери! Найти все газетенки и сжечь! Чтобы ни одна в России не завалялась, лично отвечаешь!
– Слушаюсь, ваше сиятельство-с! Лично изничтожу-с.
– Вот-вот, лично! Об исполнении доложить! – Шуйский кинулся обратно к столу и в секунду изорвал газету в мельчайшие клочки, бросил их на пол и начал топтать, словно хотел вбить их в паркет.
* * *
Хвостов был очень исполнительным работником. В течение дня он не только на рысях обежал все магазины торгующие иностранной прессой, но и выяснил на почте, кто в Петербурге выписывает Le Figaro. К его огромному облегчению, подписчикам, коих насчиталось восемнадцать человек, включая французского посла, газеты ещё не успели доставить. Хвостов моментально арестовал газеты, завернул в них подобранный близ почтового ведомства обломок кирпича, да и утопил это все в Фонтанке.
В Москву и другие крупные города полетели срочные телеграммы, предписывающие жандармским департаментам на местах приложить максимум усилий для ареста крамольного номера газеты и его уничтожения.
Однако отчитаться о своей блестяще выполненной работе Хвостов не смог. Его шефа, генерала-лейтенанта князя Пантелеймона Григорьевича Шуйского вечером хватил апоплексический удар, и не приходя в сознание, он утром следующего дня преставился.
Государь был очень опечален его внезапной смертью и даже соизволил произнести небольшую речь перед августейшими домочадцами. За утренним чаем он помянул Шуйского теплыми, благостными словами и восхитился его геройской самоотдачей. Несмотря на недуг – а иначе с чего князю умирать во цвете лет? – он до последнего работал на благо Отечества и, можно сказать, погиб на посту.
Несмотря на то, что злосчастный номер Le Figaro был стараниями Хвостова в России уничтожен, статью капитана Дюбуа перепечатала выходящая в Константинополе на болгарском языке газета «Цареградский вестник». И совершенно каким-то необъяснимым путем она попала полгода спустя в Тифлис. Да не просто в Тифлис, а в руки одного молодого грузина-марксиста, который с неподдельным интересом ознакомился с наблюдениями Дюбуа. Статью он читал вместе с другим марксистом, «товарищем Никаноровым», отправленным в ссылку в Тифлис год назад.
- Вот выдишь, Мыхаил, – подкручивая щеголеватые усики, произнес грузин. – Даже француз, даже жандарм и тот понял обрэченность гнилой самодэржавной вэрхушки. О чем это нам гаварыт?
Грузин прошелся по комнате, поскрипывая мягкими кавказскими сапогами, остановился около окна и некоторое время смотрел на буйную зелень во дворе.
- О чём, Коба? – подал голос ссыльный русский.
– О том, Михаыл, что рэволюция нэ просто нэизбэжна, а она фактычески уже ыдёт. Только эти слэпые гаспада в Пэтербурге слэпи настолко, что очухаются толко тогда, когда, как, гаварыл таварищ Лэнин, в двэрь к ным постучат вооруженные атряды рабочих. Но тагда будэт поздно. Кто бил всэм, станэт ничем и ми им в этом паможем. Они это всё заслужили. Правильно Мыхаил?
