Через три года после аннексии Крыма и максимальной активизации конфликта на востоке Украины мы приближаемся к состоянию новой холодной войны. Какими последствиями это грозит?
15 июня американский Сенат с редким единогласием (98 голосов против 2) высказался в поддержку расширения санкций против России. Отныне незаконными считаются операции, которые ранее никак не ограничивались. Прежде всего речь идёт о вложениях в нефте- и газодобычу (проекты на шельфе и в арктической зоне независимо от того, какие компании в них задействованы; строительство экспортных трубопроводов даже самой незначительной пропускной способности и стоимости; участие в операциях российских экспортёров в Европе), об участии в приватизации государственных активов на сумму более $10 млн, а также о кредитовании компаний и банков, которые «вовлечены в значительные трансакции с представителями разведывательных служб или оборонного сектора» России (а при желании таковыми можно считать большинство крупных российских корпораций). Более того: Минфину, ЦРУ и Госдепартаменту США поручается оценивать доходы и состояния ведущих политических фигур и бизнесменов России и периодически сообщать Конгрессу об их взаимоотношениях с президентом Владимиром Путиным. Таким образом, несмотря на кажущиеся «формальными» ужесточения, решения американских законодателей расширяют (в случае наличия соответствующего желания) ограничительные и дискриминационные меры очень сильно.
Я давно говорил, что на отмену или ослабление санкций России надеяться не приходится: в 2014 году я отмечал, что, так как в поведении наших властей ничего не меняется, нужно готовиться к сохранению санкций на много лет; в 2016-м — что недоверие к нашей стране — это «не более чем естественная цена нашей борьбы за свою «особость» — и события последних дней делают эти предположения весьма состоятельными.
Американские законодатели своим недавним решением поставили всех участников политического торга — как в Вашингтоне, так и в Москве — в весьма странное положение.
Во-первых, теперь санкции в отношении России «вплетены» в иные «страновые» пакеты — в том числе связанные с Сирией и Ираном. Если раньше все ограничительные меры формально связывались с тремя событиями — оккупацией Крыма, участием в конфликте на востоке Украины, причастностью к уничтожению малайзийского гражданского самолёта и препятствовании расследованию этого инцидента, то сейчас в вину Москве ставятся вмешательство в президентскую избирательную кампанию в Соединённых Штатах и помощь режиму Башара Асада в войне, которую он уже шесть лет ведёт с собственным народом. По сути, некоторые события, даже если они и имели место (как, например, вмешательство в выборы), уже стали достоянием истории — и поэтому санкции, наложенные из-за них, являются de facto вечными. Кроме того, ограничения оказываются связаны в том числе и с политикой не самой Москвы, а Дамаска и Тегерана. Если их действия вызовут очередное негодование в Америке, России всё равно достанется. Таким образом, сенаторы практически уничтожают у Кремля любую мотивацию к переговорам и уступкам (даже если таковые и обдумывались российскими политиками) — причины санкций так многообразны, что все их преодолеть попросту невозможно.
Во-вторых, Сенат своим решением (если оно будет подтверждено Палатой представителей, что может затянуться) переводит решение о санкциях из статуса президентского указа (executive order) в статус закона, которому президент обязан следовать. Парламентарии требуют, чтобы президент не имел возможности отменять или смягчать утверждённые меры (против этого уже выступил госсекретарь Рекс Тиллерсон) — и это лишает смысла усилия по нормализации отношений не только со стороны Москвы, но и со стороны Вашингтона. Исполнительная власть уже отреагировала на это заявлениями о том, что подобный шаг по сути исключает дипломатические рычаги решения проблем в отношениях с Россией — и она права. Результатом новой законодательной инициативы становится восстановление самых суровых реалий холодной войны, и хотя это то следствие, которое Россия «накликала» сама, вряд ли можно радоваться, если обострению отношений между Москвой и Вашингтоном, которое до последнего времени казалось исправимым, сейчас практически не остаётся альтернативы. Ни одна из сторон теперь не может делать ничего такого, что улучшило бы отношения с другой, не потеряв лица.
В-третьих, шаги Соединённых Штатов несомненно вызовут определённое брожение в Европе и тем самым спровоцируют попытку Москвы сыграть на проявившихся в Старом Свете противоречиях. В первые же дни после решения Сената профессиональные Putinversteher’ы из числа сторонников развития «энергетического диалога» — вице-канцлер Германии З. Габриэль и канцлер Австрии К. Керн — заявили протесты, опасаясь удара по компаниям, сотрудничающим с «Газпромом», однако ни А. Меркель, ни Э. Макрон не проронили ни слова, сочтя, видимо, за благо, чтобы амбиции российских энергетических гигантов в Европе ограничивались не самими европейцами, а кем-то другим. Сегодня уже появляются сообщения о том, что европейцы могут пересмотреть решения о финансировании второй линии «Северного потока», и в результате через некоторое время Россия лишится ныне присутствующей поддержки среди европейских лидеров, которые переориентируются в своём лоббизме на какие-то иные организации и страны. Собственно же потери бизнеса в Европе из-за проблем в России невелики, и обусловлены они не столько санкциями, сколько внутренними экономическими сложностями у нас в стране, вследствие чего скукоживающийся российский рынок становится всё менее интересным для крупнейших европейских корпораций.
Я не собираюсь сейчас оценивать, какие последствия для нашей экономики будут иметь новые ограничительные меры со стороны США и их союзников. Совершенно очевидно, что крупнейшие отечественные предприниматели, значительная часть которых перестали быть российскими налоговыми резидентами из-за мер, предпринимаемых не в Вашингтоне, а в Москве, продолжат вывод активов за рубеж. Сократятся финансовые вложения в российские долговые бумаги, которые сегодня остаются важнейшим фактором поддержки рубля. Инвестиции частного сектора снова начнут сокращаться, и неубедительный «рост» прекратится. Всё это могло бы стать поводом для российского руководства скорректировать свой политический курс. Но те формы, которые сейчас приняла санкционная политика Запада, будет максимально удерживать его от этого.
На протяжении многих лет санкции были инструментом давления, итогом которого становились перемены как во внешней, так и во внутренней политике страны, против которой они были направлены. В последнее время модно говорить о том, что санкции неэффективны, но это не так. После окончания холодной войны, когда у стран, попадавших под санкции, не было мощной поддержки со стороны геополитического соперника тех, кто эти санкции наложил, они достигали результата практически всегда — от ЮАР до Югославии, от Ливии до Ирана. Однако всегда присутствовало понимание того, что нужно сделать для снятия или смягчения санкций; какие позитивные последствия будет иметь с экономической и политической стороны их отмена; и, наконец, насколько ответственной является позиция наложившей санкции страны — иначе говоря, сколь готова она выполнить свои обязательства в случае достижения компромисса.
Новая реальность, возникающая после решения Сената США, практически перечёркивает все эти три обстоятельства. Одновременно уйти из Сирии, прекратить помощь донбасским сепаратистам, остановить сотрудничество с Ираном, отказаться от шантажа своими энергетическими возможностями, не говоря уже о том, чтобы вернуть незаконно захваченный Крым Украине — на выполнение всей этой программы Россия может пойти только после смены всей властной верхушки. Однако такая смена в относительно обозримом будущем не представляется реальной — и чем больше расширяется очерчиваемый западными политиками круг «подозреваемых», тем более сплочённой будет российская коммерческо-политическая элита.
Конечно, нужно учитывать и то, что президент Путин и его «близкий круг» имеют явное предубеждение против любых коллективных институтов, предпочитая решать проблемы в «мужском разговоре» один на один. Если Конгресс действительно монополизирует все возможности изменения антироссийских мер, Кремль окончательно разочаруется в Белом доме и любые надежды на конструктивное взаимодействие между российским и американским президентами можно будет забыть. Наконец, резкое сокращение контактов Москвы с европейскими столицами также дополнит картину новой тотальной изоляции России.
Через три года после аннексии Крыма и максимальной активизации конфликта на востоке Украины мы приближаемся к состоянию, которое легко угадывалось летом 2014-го — к состоянию новой холодной войны. Я думаю, что такое развитие событий вполне укладывалось в никому до конца не известный «план Путина»: как внутри России всё его правление было в той или иной мере ориентировано на устранение любых альтернатив (персональных, экономических, и политических), которые могли бы поставить под сомнение правильность его курса, так и во внешней политике мы осрзнанно шли к тотальной автаркии и безальтернативности. Как во внутренней политике уникальность Путина подчёркивалась и оттенялась несостоятельностью его оппонентов и несогласованностью их действий, так и на международной арене «партнёры» России сделали за Кремль важнейшую часть работы, вследствие которой возможности для вариативных действий сами собой исчерпались. В результате Россия попала в колею, которая, может быть, и не очень приятна для вождения машины, управляемой молодым и амбициозным политиком, но крайне комфортна для стареющего лидера, стремящегося всего лишь удерживать status quo.
Я не готов солидаризоваться сегодня с теми, кто считает, что изоляция и санкционный режим убьют российскую экономику и приведут чуть ли не к дворцовому перевороту в Кремле. Скорее мы вновь окажемся в середине 1970-х с их проблемами и тяготами, их бессодержательной пропагандой, тотальным замыканием от мира и ещё десятью годами, которые Советскому Союзу пришлось прожить до начала перемен. И ответственность за такое положение вещей несут не только те, кто начал агрессию против Украины три года тому назад, но и те, кто сегодня не пытается соблазнить Москву обещаниями новой разрядки, а лишь усиливает давление на её негибкую и не слишком дальновидную политическую элиту.
