Пример Украины показывает, что в кризис на передовую вопреки ожиданиям выходит не гражданское общество – правозащитники, демократические активисты, а представители традиционных, более закрытых структур – организации ветеранов, казаки и националисты. И движет ими не стремление к демократизации, а желание применить свои навыки, чтобы перепрыгнуть несколько ступенек в социальной иерархии
Революционные потрясения, с которыми сталкиваются гибридные режимы на постсоветском пространстве, все сильнее отличаются от того, к чему привыкла политическая наука и классическая теория демократизации. Средний класс – традиционный движитель революций – постепенно растворяется в социально-демографическом ландшафте постсоветских режимов. Виной тому, во-первых, перманентный экономический кризис, который не дает сформироваться более-менее плотному ядру среднего класса. А во-вторых, намеренные действия элиты по постепенной кооптации и трансформации среднего класса в бюрократический аппарат, напрямую зависящий от государства, а значит, неспособный к предъявлению демократических требований.
Кто же тогда становится основным проводником социальных преобразований? Движет ли этими людьми стремление к большей свободе и демократическим идеалам или же что-то совсем другое? Ответить на этот вопрос можно, попытавшись понять установки людей, принимавших участие в последней украинской революции.
Социальная демография революции
В своей недавно вышедшей книге «Революции. Очень краткое введение» американский политолог Джек Голдстоун описывает культурные, демографические и другие причины, которые могут вызвать серьезные социальные трансформации. К примеру, часто плохо работающие в авторитарных режимах социальные лифты, умноженные на застойные тенденции рынка труда, могут породить феномен лишних людей, сердца которых и станут требовать революционных перемен. Кроме того, резкий рост численности населения и продолжительности жизни создали «молодежный бугор» во многих странах Африки и Ближнего Востока. «Арабская весна» опиралась именно на молодых людей, которые не могли найти себе места в жизни из-за устаревшей структуры экономики.
Влияние таких факторов можно найти и в недавней истории России. Американский социолог Георгий Дерлугьян, проанализировав социально-демографический портрет кавказского сепаратизма, пришел к выводу о наличии двух групп, сыгравших ключевую роль в событиях 1990-х годов. Первая группа – это интеллигенция, которая, особенно в Чечено-Ингушской АССР, чувствовала свое ущемленное положение и не имела возможности занимать руководящие должности в партии, учреждениях науки и культуры того периода. Это накладывалось на общее перепроизводство интеллигенции в СССР и недостаток социальной мобильности. Накопленный ими символический капитал не мог найти своего применения до крушения СССР, но после ослабления диктата из центра открыл окно возможностей для кавказской интеллигенции, выбросив их на передовую революции.
Поэтому среди чеченских сепаратистов мы видим поэта Зелимхана Яндарбиева и актера грозненского драмтеатра Ахмеда Закаева. Ставший президентом Грузии шекспировед Звиад Гамсахурдия был вскоре низложен скульптором-модернистом Тенгизом Китовани и кинокритиком Джабой Иоселиани, – и этот список можно долго продолжать.
Вторая социальная группа, которая также ярко проявилась в кризис, – это люмпенизированные слои кавказской и особенно чеченской молодежи. Не видя возможностей получить достойную профессию, они усваивали кодекс улицы, которая заменяла им нормальные институты социализации. Их представления и жизненные установки артикулировала национальная интеллигенция, легко сбросив в кризисный момент партийную верхушку, но не сумев удержать представителей андер-класса, почувствовавших свою силу, от дальнейших сепаратистских действий.
Другой пример: в середине 1990-х работники силовых структур, потерявшие с падением СССР значительную часть своих преимуществ и социального статуса, вышли на авансцену постсоветского пространства в качестве «силовых предпринимателей», пытаясь в прямом смысле монетизировать свой символический капитал. Именно эти люди воспользовались потерей государством монополии на насилие, стали заниматься рэкетом, давить на предпринимателей и превращать это в собственный бизнес.
Групповой портрет
Пытаясь найти такие же социальные группы и оценить их влияние на украинскую революцию, нужно учитывать особенности постсоветских режимов. В соответствии с общим трендом средний класс украинского общества слаб и пребывает в перманентном экономическом кризисе. Тех, кто первым вышел на Майдан еще осенью 2013 года, отчасти можно отнести к представителям среднего класса, гражданским и общественным активистам, образованной прослойке интеллигенции. Но вскоре к ним присоединились другие социальные группы, изменив портрет украинского революционера.
Кто были эти люди и какие цели преследовали? Насколько их установки базировались на требованиях демократизации, а насколько – социальной справедливости? Что они рассчитывали получить от смены режима: большую свободу или возможность воспользоваться ситуацией для личной выгоды?
Ответить на эти вопросы можно, изучив феномен украинских добровольческих батальонов, участники которых оказались готовы отстаивать свои интересы с оружием в руках.
Возникнув спонтанно, батальоны стали быстро встраиваться в существующие государственные структуры, сохраняя, однако, достаточную независимость. Социальный статус батальонов, их руководителей и комбатантов быстро рос благодаря их участию в боевых действиях в юго-восточных областях. Примерно к лету 2014 года батальоны стали одним из столпов украинской государственности наряду с другими силовыми структурами – милицией, армией, но в значительной степени сохраняли независимость от последних.
Подобные процессы происходили и на территории самопровозглашенных республик, где также формировались вооруженные отряды под руководством пророссийских активистов.
Наше исследование командиров добровольческих батальонов с обеих сторон конфликта позволяет охарактеризовать общий портрет этой социальной группы.
Во-первых, командиров с обеих сторон никак нельзя отнести к интеллигенции или носителям традиционных для революции эмансипаторских ценностей. Их уровень образования невысок, в большинстве своем они получили дипломы непрестижных, региональных вузов. Среди них почти нет представителей творческих профессий, они совершенно не похожи на кавказских лидеров, описанных Дерлугьяном. Четверть командиров – выходцы из силовых структур, примерно столько же среди них бывших мелких предпринимателей, еще меньше наемных работников, госслужащих.
Во-вторых, среди командиров нет людей с высоким материальным или социальным статусом. Карьера и жизненная траектория большинства из них складывалась не слишком удачно. Тем не менее для формирования и управления батальоном требуются серьезные социальные навыки, талант, который командиры с успехом продемонстрировали. Таким образом, командиры скорее представляют собой своеобразную потенциальную контрэлиту украинского общества, которая в иных социально-политических условиях смогла бы претендовать на более высокий социальный статус.
В-третьих, почти половина командиров до событий 2014 года обладала опытом политической или общественной деятельности. Но характер этой деятельности довольно специфический. Самые яркие примеры: атаман Всевеликого войска донского (Козицын), председатель Криворожской городской организации ветеранов ВДВ (Колесник), председатель совета Федерации организаций миротворцев Украины (Гуменюк), региональный руководитель Организации украинских националистов (Кохановский). Всех их трудно отнести к правозащитным, гражданским или демократическим активистам.
В итоге украинские и новороссийские командиры – это, конечно, не социальное дно общества, но и не средний класс. В лучшем случае это коалиция нижнего слоя среднего класса с представителями низшего класса. Говоря терминами макросоциологии, командиры – это по-своему талантливая социальная группа, возможно, потенциальная контрэлита, которая, не сумев найти свое место в действующей политической системе, смогла воспользоваться открывшимся окном возможностей и резко повысить свой социальный статус.
Казак и ветеран
Командиры добровольческих батальонов и отрядов ополчения представляют собой прекрасный пример молниеносной социальной мобильности. Да, кто-то из них погиб в бою, кто-то был убит в результате внутренних разборок, кто-то уже через несколько месяцев вернулся к своим прежним делам, но кто-то стал депутатом парламента, министром или даже главой непризнанной республики.
Вряд ли командирами двигали цели демократизации и обретения большей свободы, сопротивления коррупции и кумовству. Вероятно, они увидели в революции возможность наконец применить собственные умения и перепрыгнуть несколько ступенек в социальной иерархии. Этим командиры и схожи с представителями советской интеллигенции, сыгравшими ключевую роль в революционных событиях 1990-х годов.
Церемония открытия памятника Они отстояли Родину в честь ополченцев, которые два года назад встали на защиту городов ЛНР. Фото: Тарас Дудник/ТАСС
Главный парадокс тут в том, что в условиях кризиса на передовую вопреки ожиданиям выходит не гражданское общество в его классическом понимании – правозащитники, демократические активисты, а представители традиционных, более закрытых структур – организации ветеранов, казаки и националисты.
В начале мая в Луганске был открыт памятник «Они отстояли Родину», в композицию которого входят четыре фигуры: казак, ветеран афганской войны, молодой ополченец и охраняемая ими женщина. Такая саморепрезентация еще раз подтверждает этот новый, неожиданный портрет революционера.
Эффективность таких закрытых общественных организаций в кризис объясняется тем, что для успешной мобилизации группы нужно не столько доверие между всеми ее участниками, сколько сплоченный авангард активистов, за которыми последует оставшееся большинство. Внутри ветеранских или других традиционных общественных организаций выстроена четкая иерархическая структура, есть сплоченное ядро лидеров. Им проще договориться между собой о коллективных действиях, а затем мобилизовать на них оставшуюся часть группы.
Использование такими социальными группами, с невысоким образованием, доходом, социальным статусом и часто полукриминальным прошлым, различных окон возможностей на постсоветском пространстве уже выходит за границы украинского кризиса. Феномен частной военной кампании «Вагнер», которая действует на территории Сирии, – яркий тому пример.
Судя по имеющимся данным, социально-демографический портрет руководителей и бойцов ЧВК «Вагнер» совпадает с портретом украинских и новороссийских комбатантов. Это по-своему талантливые люди, карьера которых не сложилась в мирном ключе. На какое-то время они оказались на периферии социальной стратификации, но в кризис находят себе новое применение. Что будет с ними, когда гибридная война перейдет в тлеющий конфликт, а нужда в них у государства отпадет, – вопрос открытый и очень тревожный.
Шире ряды
Влияние подобных социальных групп на ландшафт постсоветских государств в будущем продолжит расти. В регионе серьезное перепроизводство силовиков. Не устраиваясь на работу по специальности, они ищут альтернативные пути, но далеко не всегда успешно находят. Поэтому будет расти число таких фрустрированных молодых и среднего возраста мужчин, пытающихся найти себе место под солнцем, в том числе путем рискованных действий во время кризиса.
Даже те силовики, кто работает по специальности, далеко не всегда довольны своим положением. Карьера служилого человека распространена, но не очень престижна. При кризисе государственности это может породить серьезную проблему: вместо того чтобы быть опорой государства и режима, служилые люди используют момент для своего продвижения.
Для России эту проблему усиливает последняя реформа МВД, сокращение ФСКН, численного состава кадровых военнослужащих и так далее, а также постепенное затухание конфликта на юго-востоке Украины и возвращение оттуда бойцов. Не понимая, каким образом встроиться в мирную жизнь на родине, бывшие комбатанты будут пытаться найти себе альтернативное применение. Недавно созданное Общерусское национальное движение только одна из возможных реинкарнаций.
Наконец, рост числа неудовлетворенных и фрустрированных социальных слоев – это тренд, свойственный не только постсоветским странам, но и остальному миру. Неравенство способно сильно исказить социально-демографическую структуру и развитых, и развивающихся стран уже в ближайшие десятилетия. Растущий имущественный и статусный разрыв, неуверенность в завтрашнем дне пополнившегося низшего сегмента среднего класса может стать причиной еще не одной революционной трансформации.
