Роль Берии в создании атомного и ракетного оружия до сих пор не оценена должным образом
Семьдесят лет назад, весной 1946-го в СССР произошли события, которые положили начало реализации двух важнейших оборонных проектов – атомного и ракетного.
9 апреля принято Постановление Совета министров СССР № 805-327сс, по которому сектор № 6 лаборатории № 2 Академии наук СССР реорганизовывался в Конструкторское бюро № 11. Начальником КБ был назначен генерал П. М. Зернов, до этого – замминистра транспортного машиностроения СССР. Главным конструктором КБ-11 «по конструированию и изготовлению опытных реактивных двигателей» стал профессор Ю. Б. Харитон. Так был основан крупнейший отечественный центр разработки ядерного оружия – Всероссийский НИИ экспериментальной физики в Сарове (Арзамас-16).
Но когда страна, поднимаясь из развалин, начинала свой атомный проект, она сразу ставила и задачу создания межконтинентальных средств доставки «атомного аргумента» на территорию потенциального агрессора. И 29 апреля у Сталина состоялось представительное совещание, относящееся уже к ракетным проблемам. Эту историю стоит вспомнить, как и то, что куратор советского атомного проекта Л. П. Берия сыграл выдающуюся роль и в организации ракетных работ.
Вначале были немцы
Работы по управляемым баллистическим ракетам (БР) в СССР велись давно, в частности этим занимался знаменитый будущий «Главный конструктор космонавтики» С. П. Королев. Но всерьез над БР у нас начали работать лишь после окончания войны, когда удалось в полной мере узнать, насколько здесь оторвались ото всех – не только от СССР, но и от США – немцы со своей фантастической по тем временам БР V-2 (Фау-2).
Весной 1945-го советские специалисты обследовали германский ракетный научно-исследовательский центр в Пенемюнде, и 8 июня того же года нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин докладывал в ГКО Маленкову: «Институт располагался на территории площадью около 80 квадратных километров, имея более 150 зданий и сооружений общей площадью свыше 200 тысяч квадратных метров. Мощность сохранившейся электростанции института – 30 тысяч киловатт. Число сотрудников в институте доходило до 7500 человек».
Начались работы по демонтажу оборудования и вывозу его в СССР из Пенемюнде, с ракетного завода фирмы «Рейнметалл-Борзиг» в пригороде Берлина Мариенфельде, из других мест. Забирали и тех германских ракетчиков, которых не успели захватить американцы, хотя к последним уже инициативно ушли главный по этой части в рейхе Вернер фон Браун, генерал Дорнбергер и еще многие.
В самой Германии в то время действовал институт «Нордхаузен», начальником которого был гвардии генерал-майор артиллерии Л. Гайдуков, а главным инженером – С. Королев, тот самый… Там работали и советские специалисты, и немцы.
17 апреля 1946-го Сталину была направлена записка об организации научно-исследовательских и опытных работ в области ракетного вооружения в СССР. Ее подписали Л. Берия, Г. Маленков, Н. Булганин, Д. Устинов и Н. Яковлев – начальник Главного артиллерийского управления Красной армии. Заметим, что первым на документе расписался Берия, и дело тут было не в алфавитном порядке.
В записке говорилось, в частности, что в Германии вопросами ракетного вооружения занимались 25 научно-исследовательских организаций, было разработано до 15 образцов, в том числе ракета дальнего действия Фау-2 с предельной дальностью 400 километров. Заканчивалась записка словами: «Для обсуждения всех этих вопросов целесообразно было бы собрать у Вас специальное совещание».
29 апреля такое совещание у Сталина состоялось в составе: И. В. Сталин, Л. П. Берия, Г. М. Маленков, Н. А. Булганин, М. В. Хруничев, Д. Ф. Устинов, Б. Л. Ванников, И. Г. Кабанов, М. Г. Первухин, Н. Н. Воронов, Н. Д. Яковлев, А. И. Соколов, Л. М. Гайдуков, В. М. Рябиков, Г. К. Жуков, А. М. Василевский, Л. А. Говоров.
Совещание шло с 21.00 до 22.45, после чего у Сталина остались только Булганин и Маленков. Вскоре был образован Специальный комитет по реактивной технике при СМ СССР, возглавлявшийся вначале Маленковым, а затем (уже как Комитет № 2) – Булганиным.
Берии и без дальних ракет дела хватало – он уже вовсю впрягся в атомный проект как его куратор. Но 28 декабря 1946-го уполномоченный Специального комитета по реактивной технике в Германии Н. Э. Носовский через уезжавшего в Москву за новым назначением члена «ракетного» Спецкомитета генерал-полковника И. А. Серова направил Маленкову подробнейший многостраничный отчет о структуре и работе ракетного института «Нордхаузен».
Иван Серов на сопроводительном письме к отчету наложил резолюцию, адресуясь к одному из помощников Берии: «Тов. Ордынцеву! Когда будет свободное время у Л. П. Берии, прошу кое-что из документов, а главное – фотографии, показать. 29.12.1946. Серов».
31 декабря отчет поступил в секретариат Берии, а уже оттуда – в ЦК ВКП(б) Маленкову. Любопытно и показательно, что Серов предлагал Ордынцеву ознакомить Берию с важными, но прямо к наркому не относящимися документами тогда, когда у того будет свободное время. Вообще-то с этим понятием связывают менее утомительные занятия, чем чтение объемной и насыщенной по содержанию деловой бумаги. Но такое уж, оказывается, было у Лаврентия Павловича «свободное» времяпрепровождение.
Это все к тому, что у многих по сей день сохраняется стойкое заблуждение, что «сластолюбец» Берия в свободное время увлекался исключительно гаремом из подхваченных в «черный воронок» юных москвичек, которых после утех растворяли то ли в серной, то ли в соляной, то ли в еще какой-то хитроумной кислоте. В реальности ничего похожего не было.
Был ежедневный многочасовой труд, результатом которого оказывались растущие мощь Советского Союза и благосостояние его народов. Иван Серов хорошо знал реального, а не демонизированного Берию, поэтому и выразился именно так. Серов понимал, что писал, потому что знал: в свое рабочее время Берия занят тем, что ему конкретно Сталиным поручено. А вот в свободное сможет отвлечься на изучение и тех проблем, которые объективно важны для государства, но в сферу рабочих интересов в данный момент не входят. Тем более что сегодня дальние ракеты для Берии – необязательный факультатив, а завтра, смотришь, – прямое поручение товарища Сталина.
Отчет из «Нордхаузена» Берия, конечно, прочел, но кураторство дальних ракет было тогда поручено другому. Впрочем, как мы увидим, и эти работы без Лаврентия Павловича не обошлись.
Коллективный Берия
10 мая 1947-го в Специальном комитете реактивной техники при СМ СССР в соответствии с особо важным постановлением СМ СССР № 1454-388 «Вопросы реактивной техники» произошла «смена караула». Первым пунктом документа Специальный комитет реактивной техники переименовывался в Комитет № 2, но суть заключалась во втором (всего их было пять), гласившем: «Назначить заместителя председателя Совета министров СССР т. Булганина Н. А. председателем Комитета № 2 при Совете министров СССР, удовлетворив просьбу т. Маленкова Г. М. об освобождении его от этой обязанности».
В особых комментариях эта руководящая чехарда, пожалуй, не нуждается – и так ясно, что Маленков провалился. Но кое-что прояснить надо. Замена Маленкова Булганиным никак не была связана с так называемым авиационным делом, когда первого вывели из секретариата ЦК ВКП(б) вследствие того, что он, как было сказано в постановлении Политбюро ЦК, «морально отвечает за те безобразия», которые были вскрыты в Министерстве авиационной промышленности СССР и ВВС. Выяснилось, что во время войны НКАП наркома Шахурина выпускал, а ВВС маршала авиации Новикова принимали недоброкачественные самолеты.
Дело, однако, не в этом. Был главным «ракетчиком» Маленков – стал главным «ракетчиком» Булганин. А ракеты все так же не летали или летали плохо. Почему?
Ни Маленков, ни Булганин не были бездарными управленцами – в команду Сталина такие не попадали. Даже Хрущев на протяжении многих лет из общей упряжки не выбивался. Так что и Маленков, и Булганин много и толково поработали и до войны, и во время, и после нее. Но со Спецкомитетом № 2 ни у того, ни у другого не заладилось.
Маленков был загружен работой в ЦК, Булганин – в Совмине, но ведь и Берия, председатель атомного Спецкомитета, тоже имел обширные обязанности по Совмину СССР, как и Булганин. Но у Берии все ладилось и в Спецкомитете, и с курированием разработки противокорабельной крылатой ракеты «Комета», а позднее – системы ПВО Москвы «Беркут». Почему так?
Не потому ли, что к рубежу 40–50-х ни у Маленкова, ни у Булганина, как и у других членов сталинской команды, не было уже ни того вкуса к новому, который был у Берии, ни такого интереса к людям?
Все послевоенные оборонные проблемы отличались небывалой новизной: атомное оружие, реактивная авиация, ракетная техника различных классов, многофункциональная радиолокация, электроника, цифровые вычислительные машины, экзотические, ранее не производившиеся материалы. Даже испытанные «сталинские зубры» терялись, а Берия – нет!
Во-первых, потому, что был талантливее – имел быструю и точную реакцию, сразу схватывал суть, широко мыслил. Во-вторых, выделялся феноменальной производительностью и свободное от порученного дела время использовал тоже для работы. И, наконец, Берия умел не только подобрать людей, вместе с ним делающих то, что было поручено Родиной и Сталиным, но и не мелочиться, доверяя им. На этот счет есть, например, свидетельство человека, к Берии отнюдь не расположенного, – известного ракетчика Бориса Чертока. В капитальном труде «Ракеты и люди» он сообщает, что Дмитрий Устинов, возглавив возникающую ракетную отрасль, к 1949 году понял всю несуразность структуры ведущего НИИ отрасли – НИИ-88, однако на реорганизацию не отважился, поскольку над ним стоял аппарат Оборонного отдела ЦК ВКП(б) во главе с Иваном Сербиным, имевшим прозвище Иван Грозный. Без его санкции были невозможны никакие изменения, поощрения и прочее, причем Черток вспоминает, что не раз имел возможность лично убедиться: министры этого аппаратчика побаивались и никогда не рисковали спорить с ним.
А вот в атомном и в проекте «Беркут» все было, по словам Чертока, принципиально иначе, и он даже с некой грустью сообщает, что там, где руководил Лаврентий, все кадровые, например, решения принимал Ванников, согласовывая их с Курчатовым и представляя на утверждение Берии.
Тут Черток, конечно, перебрал – ключевые кадровые решения тот принимал сам, начиная с привлечения в атомные работы того же Ванникова и заканчивая назначениями руководителей предприятий, как это было, в частности, с директором «плутониевого» комбината № 817 Б. Г. Музруковым, которого Берия, зная как толкового человека еще по войне, высватал с Уралмаша.
Но показательно, что, по оценке Чертока, аппарат Спецкомитета № 1 был небольшим. На секретариат атомного Спецкомитета ложилось много обязанностей, включая подготовку проектов постановлений СМ СССР, которые Берия отдавал на подпись Сталину. Но этот маленький коллектив работал на редкость эффективно. Почему?
Да потому, что стилем Берии было доверие к тем, кто заслуживал. И еще одна черта его стиля была крайне продуктивной в том числе и потому, что не так уж она у руководителей и распространена, а подчиненными ценится. Имеется в виду явный вкус Берии к коллективному мышлению, его умение привлекать к выработке решений всех, кто мог полезно высказаться по существу вопроса. «Каждый солдат должен знать свой маневр» – это все же более эффектная фраза, чем деловой принцип. Но вот каждый офицер, а уж тем более генерал свой маневр должен знать и понимать крепко.
У Берии так и было, и анализ его деловых резолюций говорит о нем многое. Как правило, в резолюциях Берии есть слова: «Тт. таким-то. Прошу обсудить…», «Прошу сообщить Ваше мнение…» и т. п.
Как известно, ум – хорошо, а два – лучше. Но анализируя то, как руководил Берия, убеждаешься: он принимал к исполнению эту истину в усовершенствованном варианте: «Ум – хорошо, а двадцать – лучше». При этом сказанное ни в коем случае не означает, что он делил свою личную ответственность за решение со многими. Окончательное решение, если оно требовало уровня Берии, принимал сам, за спины подчиненных не прячась.
Собственно, так же руководил и Сталин с той лишь разницей, что он за свои решения отвечал уже не перед кем-то лично, а перед народом и историей.
К началу 1949 года в урановой проблеме, решавшейся под руководством Берии, наметился близкий успех, и в конце августа была испытана первая советская атомная бомба РДС-1. С созданием ракетной техники – под началом Булганина – дела шли значительно хуже.
8 января 1949-го начальник головного ракетного НИИ-88 Лев Гонор и парторг ЦК ВКП(б) при НИИ-88 Иван Уткин обратились к Сталину с особо важной докладной запиской, где сообщали, что работы по созданию реактивного вооружения проводятся медленно, постановление правительства от 14 апреля 1948 года за № 1175-440сс находится под угрозой срыва… «Нам кажется, – докладывали Гонор и Уткин, – что это происходит вследствие недооценки важности работ по реактивному вооружению со стороны ряда министерств…» И далее – что стоит выделить особо: «Вопрос о… работе основных смежников… неоднократно был предметом обсуждения Комитетом № 2 при Совете министров СССР… однако все попытки резко улучшить их работу, а главное – поднять у руководителей ведомств и основных предприятий чувство ответственности за качество и сроки работ не дали желаемых результатов».
Читатель помнит, что в СССР тогда вел работы и Спецкомитет Берии. И возможные меры репрессивного (если уж ставить вопрос так) воздействия на нерадивых у Лаврентия Павловича были не большими, чем у руководства Спецкомитета № 2. А результаты различались принципиально.
Дело не в репрессиях
Тем, кто думает, что успехи Спецкомитета № 1 достигались под страхом смертной казни, будет интересно свидетельство одного из выдающихся атомщиков, трижды Героя Социалистического Труда К. И. Щелкина: за время руководства Берией атомными работами не был репрессирован ни один человек.
Гонор и Уткин закончили свою записку просьбой: «Для коренного улучшения дел по изготовлению ракет просим Вашего личного вмешательства».
Все, однако, шло по-прежнему – ни шатко ни валко. К концу августа 1949-го Комитет № 2 при СМ СССР был ликвидирован, ответственность за разработку дальних ракет особо важным Постановлением СМ СССР № 3656-1520 возложили на Министерство Вооруженных Сил. Приказом его главы маршала Василевского № 00140 от 30 августа 1949 года было положено начало формированию Управления по реактивному вооружению МВС СССР.
Ничего путного из этого, конечно, не получилось. И это можно было понять между прочим уже из анализа приказа Василевского – там много слов, но мало дельных мыслей и конкретных идей.
Сегодня никто не сможет сказать точно, была ли связана ликвидация Комитета № 2 с тем, что атомный проект под руководством Берии добился первого исторического успеха – бомба РДС-1 взорвалась. Не исключено, что Сталин сразу хотел нагрузить Берию еще и дальними ракетами, коль скоро в атомных работах наметился обнадеживающий просвет… Однако возможно, что тут заартачились военные и, решив, что они «сами с усами», забрали ракетные работы под свою опеку.
Так оно было или нет, но разрабатывать новую технику и командовать войсками – занятия разные и особых успехов у Управления по реактивному вооружению МВС СССР замечено не было. А тут подоспел проект ПВО «Беркут», для реализации которого 3 февраля 1951 года Постановлением СМ СССР № 307-144сс/оп было образовано Третье главное управление, замыкавшееся на Берию.
Итог был ожидаемым – 4 августа 1951 года Сталин подписал Постановление СМ СССР № 2837-1349 с грифом «Совершенно секретно. Особой важности», начинавшееся так: «Совет министров Союза ССР ПОСТАНОВЛЯЕТ:
1. Ввиду того, что разработка ракет дальнего действия Р-1, Р-2, Р-3 и организация серийного производства ракеты Р-1 родственны с работами по «Беркуту» и «Комете», возложить наблюдение за работой министерств и ведомств по созданию указанных ракет на заместителя Председателя Совета министров СССР товарища Берия Л. П.».
И положение с разработкой дальних ракет в СССР, а это становилось все более важной задачей, сразу стало выправляться. Уже 10 декабря 1951-го принята на вооружение ракета дальнего действия Р-1 с дальностью полета 270 километров с боевой частью, содержавшей 750 килограммов взрывчатого вещества с рассеянием по дальности – плюс-минус восемь километров, боковым – плюс-минус четыре километра. Это было только начало – не очень удачное, но ведь еще летом предшественники Берии никак не могли наладить серийное производство Р-1 на Днепропетровском автомобильном заводе (будущем Южмаше).
Стали готовиться инженерные кадры для возникающей ракетной промышленности, улучшаться быт разработчиков – все шло по отработанной Берией и его соратниками деловой схеме…
Вернемся в весенние дни 1946-го, когда 14 и 29 апреля в кремлевском кабинете Сталина прошло два совещания на ракетную тему, а 13 мая вышло постановление СМ СССР № 1017-419сс «О вопросах реактивного вооружения».
Как уже известно читателю, тогда был образован Специальный комитет по реактивной технике под председательством Г. М. Маленкова. В составе: министры вооружения и промышленности средств связи Д. Ф. Устинов и И. Г. Зубович (заместители председателя), начальник Главного артиллерийского управления МВС СССР Н. Д. Яковлев, заместитель председателя Госплана СССР П. И. Кирпичников, член Совета по радиолокации при СМ СССР академик А. И. Берг, министр сельскохозяйственного машиностроения («мирное» название прикрывало оборонный профиль) П. Н. Горемыкин, заместитель главноначальствующего советской военной администрации в Германии (с декабря 1946-го – заместитель министра внутренних дел СССР) И. А. Серов, начальник 1-го ГУ Министерства вооружения СССР Н. Э. Носовский.
Отметим здесь Петра Ивановича Кирпичникова (1903–1980). Его Лаврентий Павлович заметил еще в начале войны. Были в Спецкомитете Маленкова и другие люди, давно и прочно связанные с Берией деловым образом: тот же Иван Серов да и Дмитрий Устинов. Сошлемся на П. И. Качура, автора статьи «Ракетная техника СССР: послевоенный период до 1948 года» в № 6 журнала Российской академии наук «Энергия» за 2007 год: «Фактически ракетостроением руководил Л. П. Берия. Г. М. Маленков не занимался организационными и производственными вопросами и был формальным председателем комитета»...
Роль личности
Б. Е. Черток подтверждает, что Маленков и вскоре сменивший его Булганин «особой роли в становлении... отрасли не играли. Их высокая роль сводилась к просмотру или подписанию проектов постановлений, которые готовил аппарат комитета».
Все повторялось, как в случае с «авиатором» Маленковым и «танкистом» Молотовым во время войны. Они и тогда председательствовали, а Берия тянул воз, хотя это не сразу было оформлено официально.
Причем роль последнего в становлении советской ракетной отрасли тем более значительна, что у разработчиков этой техники, кроме Берии, в высшем руководстве страны был вначале лишь один влиятельный сторонник – сам Сталин. Авиаконструкторы, исключая Лавочкина, на оружие нового типа смотрели, мягко говоря, сдержанно. Как, впрочем, на первых порах и на реактивную авиацию. По свидетельству того же Чертока, Александр Сергеевич Яковлев «недружелюбно относился к... работам по БИ (ракетный перехватчик Березняка и Исаева с ЖРД Душкина. – С.Б.) и к работам А. М. Люльки по первому отечественному варианту турбореактивного двигателя» и даже опубликовал в «Правде» нашумевшую статью, где характеризовал немецкие работы в области реактивной авиации как агонию инженерной мысли фашистов.
Не жаловали новую технику (которой еще только предстояло стать оружием) и генералы. В 1948 году на совещании у Сталина маршал артиллерии Яковлев резко высказался против принятия ракет на вооружение, мотивируя отказ их сложностью и низкой надежностью, а также тем, что те же задачи решаются авиацией.
Сергей Королев столь же резко выступал «за», но в 1948-м маршал Яковлев и «полковник» Королев были величинами очень уж разных калибров. Зато Берия поддержал проект сразу. Собственно, тот факт, что ракетные дела изначально стал курировать нарком вооружений Устинов (которого в какой-то мере можно считать «человеком Берии»), а не нарком авиационной промышленности Шахурин (так сказать «протеже Маленкова»), сразу обнаруживает влияние Лаврентия Павловича.
Но тщетно мы будем искать его имя в летописи советского ракетостроения. Хорошо хоть нынешняя «ядерная» наша история «сатрапом» и «палачом» Берией не погнушалась и его выдающаяся роль в отечественном атомном проекте сегодня признана повсеместно. Между тем этот крупнейший деятель своего времени, облыжно обвиненный в 1953 году, так по сей день и не реабилитирован.
Пора бы…
После того как Берия стал официально назначенным куратором не только атомной, но и ракетной программы, отрасль начала прочно становиться на ноги. Развитие работ по дальним ракетам шло все возрастающими темпами. 13 февраля 1953-го принято постановление СМ СССР № 442-212сс/оп «О плане опытно-конструкторских работ по ракетам дальнего действия на 1953–1955 годы». Уже к октябрю на зачетные испытания требовалось представить баллистическую ракету Р-5 с прицельной дальностью полета 1200 километров при максимальном отклонении: по дальности – плюс-минус шесть километров, боковом – плюс-минус пять километров. Это уже был успех. А к августу 1955-го ожидались ракеты Р-12 с дальностью 1500 километров при тех же максимальных отклонениях от цели, что и для Р-5. Но успешным результатам, в том числе и своих личных усилий, Лаврентий Павлович порадоваться уже не смог.
